Голос метамодернизма
Качнуть маятник от деконструкции к единству

Город для метамодернистов

Владивосток — город достаточно романтичный, чтобы верить в созидательную силу человека, и в меру ироничный, чтобы, смеясь, вскрывать несовершенства бытия. В данном материале пойдет речь о том, почему мы можем больше не уходить в беспросветный цинизм и снова стать немного Байронами и Лермонтовыми, Тернерами и Брюлловыми. Каков же он — голос метамодернизма во Владивостоке?  

Дать четкое имя вещам и явлениям всегда было важным делом для человека. Ведь когда нечто ранее безымянное нарекали именем, вместе со звучанием, оно обретало логику, структуру и жизнь в мире людей. Труднее всего емко описать процесс, частью которого являемся мы сами. «Лицом к лицу – лица не увидать, большое видится на расстоянии», — утверждаясь в данной мысли в есенинских строках, мы отходим на расстояние, и вот уже теряются детали, и остаются видимыми лишь главные силуэты происходящего. Звуки современного мира сливаются в единую вибрацию, и слышится голос нашего времени: поначалу ровный, полный романтизма и достоинства, а затем — взрывающийся вероломным смехом, иронично отражающим сам себя. Все потому, что человеку свойственно пограничное состояние — между духом и материей. Отсюда закономерность метамодернистской сущности — осцилляция от модернистского манифеста до постмодернистской деконструкции. Качание между верой в созидательное могущество человека и игрой, препарирующей привычную картину мира. Так идеолог метаманифеста Люк Тёрнер основой метамодернизма признал колебание как естественный порядок, приводящий мир в действие.

 

Движение от сакрального к материальному

Чтобы узнать голос эпох, достаточно прислушаться к эмоциональному тембру их артефактов. Средневековье говорит с нами готическим церковным хоралом, Возрождение звучит более светской торжественной кантатой, а в модернизме слышны гремящие ноты индустриального подъема, тогда как постмодернизм уже шумит рябью телеэкранов.

Современный метаподход к познанию мира построен на голосе живой человеческой эмоции, которая транслируется ресурсами разных видов и жанров искусства. Это может быть музыка и перформанс, живопись и произведение кинематографа. А поскольку социум не готов принять искренность в чистом виде, в метамодернизме она выходит из-за ширмы привычной до этого иронии и снова ныряет в ее защитное пространство. По сравнению с предыдущими эпохами, метамодернизм не порождает принципиально новых инструментов: происходит лишь смещение ценностных ориентиров и точек концентрации внимания. Однако развитие технических инноваций все же непреклонно диктует внедрение новых форм коммуникации.

Чем гуще глобальная сеть опоясывает мир, тем более одиноким в нем становится человек. Развивается эпоха индивидуализации, звуча тысячами отдельных личностей, творящих ее культуру. Уйдя от информационной гегемонии телевидения, основным инструментом для коммуникации социум принял виртуальное пространство. Каждый человек обрел возможность общения со значительной аудиторией, а общество стало требовательнее к эмоциональному наполнению контента, искренности и оригинальности авторского посыла.

С увеличением интровертивности представителей социума усиливается и роль виртуального личностного образа, который может значительно отличаться от того, что фигурирует в реальной жизни. Создавая «альтернативного себя», человек приходит к большему чувству свободы, к редактируемости составляющих элементов своей проекции.

Согласно древнегреческой философии искусства, есть три подхода к подаче образа: таким, какой он на самом деле есть (что уже спорно), каким кажется и каким«должен» быть. В разные периоды развития культуры греки эволюционно переходили от одного к другому подходу, что отражало внутреннюю потребность общества.

С продолжением постмодернистских тенденций деконструкции современные технологии позволили явное дробление атомарного индивидуума, рассеяв личность на компоненты, отдельно существующие в едином времени: реальный (в физическом измерении), виртуальный (саморефлексия личности в соцсетях) и ментальный (совершенный образ себя).

 

Опыт сведения рассыпанных компонентов: маятник от дробности к единству

Метамодернизм выступает как попытка сделать шаг возврата к целостности образа, символа и личности. Респондентами нашего экспериментального опроса об образе себя во Владивостоке стали студенты — группа людей, самая чувствительная к изменениям современности. Реальный образ опрашиваемых был зафиксирован как созерцание себя в зеркальном отражении, а виртуальный — представлен фотографией, загруженной на личной странице в соцсети. А поскольку идеальное — это категория ускользающая в материальном мире, для ее передачи было выбрано словесное описание эталонного состояния человека и его окружения.

Степан Цедрик: «Я улыбаюсь, у меня белые зубы. В руках  пионовидные розы, потому что я их очень люблю. Я одет в розовый свитер с двойным горлом крупной вязки. Я стою на балконе, вокруг много кашпо, много цветов. В этот момент я их поливаю, а вдали виден рассвет. Ощущаю запах моря, растворяюсь в этом моменте, чувствую радость».

 

Анастасия Полятика: «Я еду на старом фургоне. Все окна нараспашку встречают лучи солнца. Рядом— двое близких людей, которые вместе со мной ощущают невероятное чувство свободы. Просто еду вперед. У меня длинные волосы, они эффектно развеваются на ветру».

 

 

Екатерина Зарукина: «Я – в Санкт-Петербурге, в руках у меня — чашка черного кофе и сигарета. Я сижу на мансарде и наслаждаюсь видом этого города. У меня аккуратная кожа, добавились татуировки (их было 16, стало 23). Веду внутренний диалог с собой».

 

Карина Середа: «На мне — платье, длинные волосы  развеваются в полете. Я наблюдаю вокруг зелено-голубые пастельные цвета. Внутри и на лице — тотальное спокойствие и одновременно — счастье. Я падаю с обрыва, но не разбиваюсь».

 

Александр Логвин: «Я — на необитаемой планете, смотрю на большую и близкую Луну. Единственное, что я на себе ощущаю — это скафандр черного цвета. Внутри — восторг и абсолютная легкость».

 

Софья Филимонова: «Я — в лесу после полудня. Тени деревьев отбрасывают на меня природные узоры. Моя одежда выдержана в темно-серой гамме. Руки чувствуют свободу и пропускают потоки ветра. Я ощущаю вдохновение и легкую грусть».

 

Утопая в современных потоках информации, человек перестает различать слабые монотонные раздражители, к которым относятся большие объемы текста. Продолжается процесс «обнуления текста», начатый в ХХ веке. Представителю метамодернизма уже недостаточно ограничений строки или холста для самовыражения. Он мыслит движущейся чередой образов, знаков и символов, преодолевая былую моноканальность. Экраны в значительной мере заменяют все предыдущие носители. Мы уходим от внешних форм прошлого, но остаемся подверженными бунтарскому и романтичному духу, стремящемуся выйти за грани материальных ограничений.  Сегодня гуманистическое принятие личности с ее научными взглядами и трансцендентальными мечтами обрело имя «прагматический романтизм».

Есть в этом времени очарование так называемой «энергии заблуждения», которую Лев Толстой почувствовал и описал так: «Все как будто готово для того, чтобы … исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать». Изначально находясь между двумя измерениями противоположных ценностей, человек метамодернизма готов признать свое потенциальное заблуждение и, оттолкнувшись от его энергии, идти вперед, получив новые силы.